*  *  *

Гласът ми с нрава се ломеше.
Аз помня студ - не помня лято.
И срам ли, нещо ме държеше
затворена във мен самата. 

Мой външен свят -
библиотеки,
тролейбуси и телефони -
примамваха те все пътеки
към неизвестни небосклони! 

Не виждах смисъла потаен,
че в мен
душата ми пленена
е истинският свят безкраен -
огромна мъничка вселена.

*  *  *

Менялся нрав, ломался голос.
Не помню лета - помню стужу.
Какой-то стыд, какой-то тормоз
Мешал мне вырваться наружу.

Мой внешний мир
с одной читальней,
Троллейбусом и телефоном
Завидовал дороге дальней,
Лесам глухим, морям бездонным!

Не знала я, что суть не в этом,
Что дух,
невысказанный, пленный,
И был бескрайним белым светом,
Огромной маленькой вселенной. 

*   *   *

Ако разрешите да говоря,
днес човек ще ви покажа аз.
Той е вашият съсед отгоре
или заедно работи с вас. 

Някой много неуместен -
шило и дрънкало, в колелото -
прът, на Рязанския проспект плашило
или пък на Киевския път. 

На пазара птичи - посетител,
сладкодумец - в спорове блести, -
той е влюбен, а не просто зрител,
както и да го наричаш ти. 

И ви казвам - аз съм го разбрала -
безразличен е към своя вид:
без баретата му избеляла
ще умре града ни
деловит..

*   *   *

Если вы меня не перебьете,
Я вам человека покажу.
Это ваш товарищ по работе
Или же сосед по этажу. 

Совершенно неуместный некто.
Пустомеля, спица в колесе,
Пугало Рязанского проспекта
Или Хорошевского шоссе. 

Птичьего ли рынка посетитель,
Шахматных ли споров краснобай, -
Он влюбленный, а не просто зритель,
Как его в сердцах ни называй. 

Сам он и не думает про это,
Я же вам ручаюсь головой:
Без его линялого берета
Вымрет город,
вымрет деловой... 

*  *  *

Ти, глупава артистко,
поезийо във мен!
Далеч си ти от риска,
от славея вглъбен.

Все пееш като коса,
за тях ти е гласа -
онез момчета боси,
набрали пак в леса

припънки и лисички
сред борови игли,
и вилни електрички
Голицино - Фили.

Но стига - слагам точка.
Все трябва някой ден!
Ти, мамино отроче,
поезийо, си в мен.

...А там, а там, далече,
там влакове гърмят
и от гърма им вече
е нажежен светът!

*  *  *

Ты дура-замухрышка,
Поэзия моя!
Куда тебе до риска,
Куда до соловья?

Ты все поешь, как чижик,
От имени гурьбы
Прокуренных мальчишек,
Удравших по грибы,

Корзинок и лисичек
С комочками земли
И дачных электричек
Голицино - Фили.

Но вот уже и точка,
Чтоб не было вранья.
Ты маменькина дочка,
Поэзия моя.

...А где-то, где-то, где-то
Грохочут поезда,
И громом их нагрета
Огромная звезда! 

*  *  *

Избирай вече: или - или!
Не сме в старинни водевили
с маскиран принц - козел брадат,
а  в истинския, злия свят.

А той - с дълбоки пукнатини,
през тях не може да се мине.
И свърнеш ли встрани едва,
заблуда-смърт ще е това.

. . .Стърча аз боса до вратата
и сякаш късат ми душата -
вън есенният дъжд мълви:
- През тях върви!
През тях върви! 

*  *  *

Пора бы выбрать: или - или!
Мы не в старинном водевиле,
Где принц переодет козлом, -
А в мире подлинном и злом.

Он непогож и неудобен.
Не обойти его колдобин.
А ежели и обойдешь,
То это смерть, поскольку - ложь.

...Вот и торчу в дверях, босая.
Мне душу слабую кромсая,
Ревут осенние дожди:
- Не обходи!
Не обходи!

*  *  *

Глупост! В отшелника - в младините -
мъдрост откривах.
Не ме докосна светът с бодлите -
бях горделива.

Исках частица да съм от "ние" -
"аз" ми е малко! -
но не успях леда да разбия
с думи - и жалко!

Днес аз в лица и звезди се взирам
все по-тревожно. . .
Но да се влея в света, разбирам,
е невъзможно!

*  *  *

Глупая! В отрочестве отшельник
Мудрым казался.
Кожи кичливой колкий, как ельник,
Мир не касался.

...Ныне мечтаю смешаться с вами -
Мне меня мало! -
Но ни объятьями, ни словами
Льда не сломала.

Ныне я вглядываюсь тревожно
В звезды и лица...
Необходимо и невозможно
В мир перелиться!

*  *  *

Беззащитност - да личи,
шлагерна почти ранимост, -
о, презирам вашта мнимост
и лукавите очи! 

Ето, този лъже май,
щом
         възторг не подминава
и за чашка жалък чай
самотата си продава. 

Ненатрапчиво горчива,
трепва истинска печал.
И пролуките закрива.
Този мрак не си познал.

*  *  *

Беззащитность напоказ,
Боевитая ранимость, -
Презираю вашу мнимость
И хитро косящий глаз! 

Тот уже бесспорно врет,
Кто,
        восторги примечая,
Своего сиротства гнет
Расписал за чашкой чая. 

Не назойлив, не расхож
Истинной печали трепет.
Все-то щелочки залепит.
В этот мрак - не попадешь. 

ЗВЪНИ СЕ - ОТВОРЕТЕ ВРАТАТА!

О, на несретата срама!
Със странна шапка да трепериш
на чужди прагове сама
и чужди чехлички да мериш. . . 

За всички май не съм наред -
ах, що за фигура - се питат, -
стои със цвете и пакет
на стълбите като пребита? 

Обичам ви! Това съм аз!
За да не съм сред вас излишна,
ще ви прошепна
с ведър глас:
навън по рубла дават вишни. 

Почивка кратка в утринта
и пак по чуждите етажи. . .

- О, не разбирам младежта! -
след мен стопанинът ще каже.

ЗВОНЯТ - ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ!

О неприкаянности срам!
Ходить в невероятной шляпке,
И шляться по чужим дворам,
И примерять чужие тапки...

Вам, безусловно, невдомек,
Что за нелепая фигура -
В руке цветок, в другой кулек -
Стоит на лестнице понуро?

А это - я. Я вас люблю!
Но чтобы не казаться лишней,
Лишь сообщу, что -
по рублю
На улице торгуют вишней.

Полчасика - на передых.
И снова в месиво окраин...

- Не понимаю молодых! -
Мне в спину заорет хозяин.

*  *  *

На А. Д.

Самота кафенето заля.
Но
         съзирам като в огледало:
старец самотен в брич избелял
хляб и чай си поръчва вяло. 

През стъклото погледна ли аз,
виждам сякаш върху амалгама:
зъзне слънцето и като нас
в самотата си махва ни само.

О, където да съм по света,
вечно своето в други откривам.
Всичко външно не е същността!
Между нас има прилика жива.

От рождение с кожа, с пера
или с люспи е скрита душата. .
Но аз виждам през тази кора.
Затова и се лъжа самата:
не, далече съм от самотата!

*  *  *

         А. Д. 

Одиночество в душном кафе.
Но,
      как в зеркале, я замечаю:
Одинокий старик в галифе
Заказал себе хлеба и чаю.

А когда погляжу за окно,
То увижу, как на амальгаме:
Солнцу холодно, солнце одно
И озябшими машет руками.

О, куда бы ни вел меня путь,
Мне повсюду маячит мое же...
Наше внешнее - это не суть.
Мы родные! Мы очень похожи.

От рождения нас в кожуру,
В чешую, в оперенье одели...
Я умею глядеть сквозь кору
И поэтому, жалуясь, вру:
Мне не так одиноко на деле!

ПОЕТ

Млад и ти тогава беше,
зъл - с това и интересен.
Глад, безкористност - летеше,
песен пееше след песен.

Нисък бе звукът, неистов.
После
           някак
                        го прахоса. . .
Устните от гипс защо са
днес, олющен фанфаристе?!

ПОЭТ

Был и ты когда-то молод,
Зол и этим интересен.
Бескорыстие и голод.
Мало денег - много песен.

Звук был низок и неистов.
А потом
              пошел
                           на убыль...
Что мне гипсовые губы
Облупившихся горнистов?!

*  *  *

Чистота и възвишеност -
нравът на завои най-много тежи. . .
А покупко-продажбите стават
само в младите слаби души. 

Хляб ще хвърля на врана бездомна
и на кръгове тя ще слети.
Униформата ще си припомня,
своите святи до болка мечти. 

Помъдрях ли, че падам умело
от небето за суха кора?
. . . Избавете ме,
                             ти, мое дело,
и ти, укор на мислещи смело,
и ти, девствена, хладна гора!

*  *  *

Чистоты и гордыни поклажа
Тяжелей на крутом вираже...
Совершается купля-продажа
В молодой и несильной душе.

Брошу зимнему ворону корму -
Он кругами слетит с высоты.
Вспомню жалкую школьную форму
И святые, до дрожи, мечты.

Неужели и я помудрела,
Чтобы падать за коркой с небес?
. . . Выручайте,
                           любимое дело,
И укор существующих смело,
И холодный нехоженый лес!

*  *  *

Аз от шумната къща проклета,
гдето ден и нощ все разговарят,
уморени очи не затварят
и се смеят настойчиви хора,
и не могат да се разберат,
аз със ските, със ските, със ските -
понапукани, стари, изтрити -
ще избягам по тайна пътека,
по прозрачна априлска следа. 

Духа вятър - в лицето направо.
Стисвам устните още по-здраво -
о, ще мога и по-бързо аз!
Свирят остро пак ските ми рижи,
вятър ласкав лицето ми лиже,
а лицето ми - цялото в мраз.

Как тук всичко е друго! И ето -
аз сама съм по-честна и ясна,
и по-сложна съм в тая среда.
Мои филтри - горички прекрасни!
. . .Аз от шумната къща проклета
ще избягам по тайна пътека,
по прозрачна априлска следа.

*  *  *

Я из этого шумного дома,
Где весь день голоса не смолкают,
Где отчаянных глаз не смыкают
И смеются усталые люди,
И не могут друг друга понять,
Я на лыжах, на лыжах, на лыжах,
На растресканных, старых и рыжих,
Убегу по лыжне незнакомой,
По прозрачной, апрельской лыжне.

Дует ветер, как мальчик, грубый.
Крепко-крепко сжимаю губы,
Я быстрее еще могу!
По-разбойничьи свищут лыжи,
Мальчик-ветер лицо мне лижет,
А лицо мое - в талом снегу.

До чего же тут все по-другому,
Тут сама я честнее и проще,
Тут взрослее я и сложней.
Мне как фильтры - белые рощи!
...Я из этого шумного дома
Убегу по лыжне незнакомой,
По прозрачной апрельской лыжне.

*   *   *

Клонка щом боли я,
сякаш че венец в уста,
не търсете вие тайна
в простите неща.

Просто идва март
и с лунички пролетта.
Просто ще пробият
скоро първите листа. 

. . . Ето, аз все мисля
за едно сама,
ако всичко е неправилно
и наопак е дома,
трябва само, мисля си,
още мъничко тъга.
Ще си тръгнат сигурно
бежанците - бедствия.

Е  - и ако много
ме боли сега,
просто ще пробие
радостта впоследствие.

*   *   *

Если ветка ноет,
Как распухшая десна,
Никакого в этом
Не ищите ребуса.

Просто скоро март,
Веснушки и весна.
Просто скоро первые
Листики прорежутся.

. . . Вот мне и осталось
Думать об одном,
Если все неправильно,
Если дом вверх дном,
Надо только, думаю,
Немного потерпеть.
Разойдутся из дому
Бедствия, как беженцы.

Ну а если очень
Плохо мне теперь,
Это просто скоро
Радости прорежутся.

*   *   *

Все по-страшна, по-безлюдна,
свежа зима заблестя -
или с цитра, или с лютня
грабваше ума ни тя.

Денем, нощем - всеминутно
отмаляваше в любов
тази цитра, тази лютня
там, под снежния покров.

О, сърце - врабченце скрито,
сгряно бе от слънце ти,
може с лютня, може с цитра -
няма разлика почти.

. . .Ако дойдат дните трудни,
клетви, останете в нас:
ни на цитри, ни на лютни
свири гаснещата страст.

Стига! И сълзата бистра
ще преглътна - да горчи!
Тази лютня, тази цитра
в мен до края ще звучи.

*  *  *

Все кромешней, все безлюдней,
Все снежней была зима,
Либо цитрой, либо лютней
Нас лишавшая ума.

Вечером и поплудни
Изнывала от любви
Песня цитры, песня лютни -
Как ее ни назови.

Сердца воробей нехитрый
Был, как солнцем, отогрет.
Может, лютней, может, цитрой -
Разницы сегодня нет. 

...А когда вернутся будни,
Нечего друг друга клясть.
Ни на цитре, ни на лютне
Больше не играет страсть. 

Ну, довольно. Слезы вытру...
Твердолоба и горда,
Эту лютню, эту цитру
Не забуду никогда!

*  *  *

Истинската светлина
на живота е оскъдна.
Аз към празника несбъднат
вечно бягах от деня 

и презрително зовях
само
         чернови игриви,
теб, живот, под преспи сиви
и делата в сива прах. 

Щом назад отправя взор,
страшна завист ме обзема:
Боже!
Тих, невзрачен двор,
между клоните - бельо. . .
Мойта младост е било
най-доброто мое време. 

Изтървах го - о, беда! -
взряна в другата следа.

*  *  *

Настоящей жизни свет
Очень прост и даже скуден.
Вечно я рвалась из буден
В праздники, которых - нет,

И презрительно звала
Лишь
черновиком, разбегом
Эту жизнь под серым снегом,
Эти серые дела.

А теперь смотрю назад
И от зависти бледнею:
Боже!
Неприметный сад,
Где белье среди ветвей,
Молодостью был моей,
Лучшею порой моею...

Проморгала - о печаль! -
Проглядела, глядя вдаль.

НА СЪУЧЕНИКА

. . .Помня, помня: и "любов до гроба",
и слова объркани, и злоба
праведна, и пролетния дъжд. . .
А сега: вместо душа - утроба
и дъха на хляба вездесъщ,
заменил живота изведнъж.

Сляхме се със своето корито,
с ръкавелите, с храната сита -
мъртви сме, но мислим, че е скрито.
Слушай - вия като псе пребито:
- Господи,
                   по азбучния ред
първи ни извикваха отпред!

ОДНОКЛАССНИКУ

...Было, было: и "любовь до гроба",
И косноязычие, и злоба
Праведная, и весна вокруг...
А теперь: сильней души - утроба,
И невыносимо пахнет сдоба,
Жизнью оказавшаяся вдруг.

Прикипели к своему корыту,
Нарукавникам и общепиту
И мертвы, не подавая виду.
Встретимся, - заголошу в тоске:
- Господи,
                  ведь нас по алфавиту
Вызывали первыми к доске!

*   *   *

Как така ще ме обиди!
Даже страшна ще ме види,
щом отвърна му все пак:
- Ненавиждам те! Глупак! 

Или в Питер ще замина.
С ярко поло, с джинси сини
и с палто до колене.
Вятър остър! Ако не -

в първата библиотека:
- Дайте книга на човека!
Към науката вървя,
мисли с въдичка ловя.

Всичко ми омръзна вече -
плачем, стенем и пелтечим.
В локвата се гледам аз:
- Хайде, смей се! Но на глас!

*   *   *

Я не дам себя в обиду.
Грозная, большая с виду,
Я ему отвечу так:
- Ненавижу! Сам дурак.

А не то уеду в Питер,
Руки в брюки, красный свитер
Под распахнутым пальто,
Ветер с Мойки! А не то

Закачусь в библиотеку:
- Дайте книгу человеку!
Я в науку ухожу,
Мысли удочкой ужу.

Все мне надоело, в общем.
Стонем, жалуемся, ропщем.
В лужу на себя взгляну:
- Ну, давай смеяться! Ну?

*   *   *

Боже! Мутри доволни в тълпата
смучат този живот като квас,
неразбрали: скръбта е маята,
за да втаса душата у нас.

Даже този противен, неспирен
дъжд събирате в кухненски тас.
. . . Разберете:
от срам аз умирам,
че приличам по нещо на вас!

 *   *   *

Боже! Самодовольные рожи,
Как вы цедите жизнь из ковша,
Знать не зная, что боль - это дрожжи,
На которых восходит душа.

Даже ливень, хлеставший без краю,
Вы собрали в хозяйственный таз.
. . . Понимаете:
                          я умираю
От стыда, что похожа на вас!

ДЪРВО НА ПОКРИВА

Дърво съм аз, на покрива родено.
По-слабо съм, по-ниско и по-криво
от истинските. Но немилостиво
ме смятат за високо и студено. 

В земята те са с корени чепати
като ръждиви котви на галера,
а аз - на пръсти, цялото треперя
над тях - желани, близки,  непознати. 

Не съм в небето, нито на земята.
Но чуйте ме - тежи ми самотата,
захвърлено в пролуката по чудо! 

И само вятър ме разрошва лудо.

ДЕРЕВО НА КРЫШЕ

Я - дерево, растущее на крыше.
Я слабосильнее, кривее, ниже
Обыкновенных, истинных. Они же
Мнят, будто я - надменнее и выше.

Они - в земле могучими корнями,
Как ржавыми морскими якорями.
А я дрожу на цыпочках над ними -
Желанными, родными, неродными...

И не в земле, и до небес далеко.
- Вы слышите, мне очень одиноко,
Заброшенному чудом в эту щелку! -

Лишь ветер треплет рыженькую челку.

*   *   *

Колко дни в съня ми леко
татко все кръжи, кръжи. . .
В шаячно палто човека,
раповско*,
               от памтивека.
Виквам:  "Такето сложи!"

Ала гледат днес от Лета
най-любимите очи.
Нос - картофче на лицето. . .
"Но променя се портрета" -
в черен час у мен звучи. 

Татко-гроб в земята горна. . .
Но
          ще ви отвърна
                                           аз:
"Беше еретик, безспорно,
за не знам какво поборник -
неподсъден е за вас!"

*  *  *

Снова, снова снится папа,
Вот уже который день...
Вечное пальто из драпа,
Длинное,
                 эпохи РАППа.
Я кричу: "Берет надень!"

Но глядят уже из Леты
Сверлышки любимых глаз.
Нос картошкой. Сигареты.
"Изменяются портреты", -
Повторяю в черный час.

На морозе папа-холмик...
Я скажу
               чужим
                               словам:
- Был он ерник, и затворник,
И невесть чего поборник,
Но судить его - не вам!

*   *   *

В лед ли, във скреж ли дъждът се превърна,
чужди са нашите бледи лица.
С теб към небето глави ще обърнем,
две горделиви, надменни сърца. 

И на мълчание, казваш, играя,
че със света съм разумно на "ви". . .
Ето, наопаки аз съм - до края:
груб шев и скъсани нишки, уви. 

Искаше да съм съвсем откровена?
Голата истина искаше ти?
Виж я  - добра е, но обикновена -
пустош, в която коприва цъфти. 

Ах, ти отдръпна се, Душесмутител!
Няма да бъркаш в духа ми сломен!
Искам по-силно сега да гърмите,
болка, обида и гордост у мен!

*  *  *

Сделался ливень льдом или инеем,
И не понять своего же лица.
Встретимся - головы к небу закинем,
Два себялюбца, два гордеца. 

Ты мне твердил, что играю в молчанку,
Что, осторожная, с миром на "вы"...
Вот тебе! Вывернулась наизнанку:
Рваные нитки, грубые швы. 

Ты откровенности требовал? Ладно.
Ты подноготной хотел? Получай.
Правда темна, хороша, неопрятна,
Точно пустырь, где растет молочай. 

Что ж ты отпрянул, Душ Потрошитель?
Больше в смятенную душу не лезь.
Выше взвевайтесь, громче трещите,
Боль и обида, нежность и спесь!

УРОК

С космос, морета и суша
аз се отричам (не слушай
и възразявай!) от теб.
Как?
Ти повярва ли?
Стига!
Болката в мен се надига -
ама че избор нелеп! 

Сякаш ме е осенило
чудото - не "висша сила" -
мъка е,
                 срам,
                             тегота
и съпротива потребна.
Няма от шапка вълшебна
да излети любовта!

УРОК

Звездами, морем и сушей
Я отрекаюсь (не слушай
И возражай!) от тебя.
Как?
         Ты поверил?
                            Довольно!
Это сильнее, чем больно,
Так заплутаться любя.

...Вот меня и осенило:
Чудо - не "высшая сила".
Мука,
            усердие,
                               стыд.
Сопротивление лепке.
Как из факировой кепки,
Голубь любви не взлетит!

СРЕЩА

С лице такова вършат подвиг
в зловеща тога -
с каквото аз, почти на подбив,
краката си изтривам строго! 

Отварят - всичко продължава -
палтото ми - на закачалка:
с лице такова покоряват
или с грошове жалки

в аптеката отрова грабват -
о, скъпи баби!
А аз ще кажа: - Не, не трябва!
Не ме обичаш? Ах, че страшно!
И ще изтичам - о, не слаба -
с палто по стълбището прашно...

ВСТРЕЧА

С таким лицом идут на подвиг
В зловещей тоге, -
С каким, на твой ступивши коврик,
Я просто вытирала ноги!

И думала, когда открыли
И вешали пальто в передней:
С таким лицом - влюбляли. Или
На грош последний

В аптеке покупали яду, -
О, наши бабки!
А я скажу: - Нет - и не надо.
Не любишь? Велика досада! -
И выбегу - пальто в охапке -
По лестнице, потом - по саду...

*  *  *

Просто те обичам, мили,
но не те познавам аз.
И защо ти все насила
ме държиш под свойта власт? 

Как ще ме превиеш, питам -
сториш ли го някой ден,
няма пак да съм превита:
ще съм мъртва
                        аз
                              без мен.

*  *  *

Я тебя люблю всего лишь,
Но не знаю ни на грош.
Что же ты меня неволишь
И за воротник ведешь? 

Мой невероятный кореш!
Даже крепко полоня,
Не согнешь, не переборешь:
Мне
          не выжить                            
                                  без меня.

*  *  *

С къпина тук бъбря самичка,
иглика примамва ме там -
трепериш
над всяка тревичка,
когато останал си сам. 

Забравям което ми каза -
в теб няма любов и за грош -
тъй скача цял ден по перваза
и някакъв птичи гаврош. 

Ще стискам до болка, неспирно
с ръце коленете си аз.
Но в миг по момчешки ще свирна
и ще се засмея на глас.

*  *  *

Опять говорю с ежевикой,
Опять не могу без осин
Дрожишь
и над малой травинкой,
Когда остаешься один.

Гляжу, чтоб забыть укоризну
Твою, где любви ни на грош,
Как скачет весь день по карнизу
Какой-нибудь птичий гаврош.

До боли ладонями стисну
Колени. Но вдруг разогнусь
И так по-мальчишески свистну,
Что даже сама улыбнусь.

ПИСМО

Превръщат се мислите в драма -
ту легна, ту скоча в нощта.
Аз зная: ти отговор няма
да пратиш за нищо в света. 

На листа, не както в писмата,
аз моите думи без страх
настлах като сняг по земята,
като дъждове ги разлях. 

Писмото в дванадесет стиха
да може във сивия плик
да пей като вятъра тихо,
измокрен до кости за миг, 

и като снежинка да свети,
като ураган да фучи. . .
Написах каквото усетих.
Какво ще е в твоите очи?

ЗАСТУДЯВАНЕ
 
Ще ида на разходка, ще поскитам.
Дори е по-добре сама. Напред!
Щом стъпя в локва, пръски в миг излитат
и се превръщат в клонче синкав лед. 

Октомври още. . . Но замръзнах цяла
и нещо във ушите зазвъня.
Не звън, а шепот - в миг е долетяла
незнайна, дивна, приказна шейна. 

Ще скочи богатир в кожух от нея,
ще ме облъхне със снежинки той,
ще се отупа тъй, че ще повее
вихрушка от снежинките безброй. 

Защо прегърбена съм ще попита,
ще се усмихна. . . После с лекота
над зъзнещите улици ще литнем
с шейна към зимата от есента. 

И вятърът афиши ще подмята,
и ще замрат мостове, домове. . .
А аз летя високо над земята
към зимата с дълбоки снегове.

ЗАМОРОЗКИ

Пойду гулять, по переулкам рыскать.
Мне даже лучше, что гулять одной.
Наступишь в лужу - разлетятся брызги
И вдруг застынут веткой ледяной.

Еще октябрь. Но руки так замерзли,
Что шум в ушах становится сильней.
Не шум, а шепот. Сказочных, заморских,
Высоких и узорчатых саней.

Оттуда спрыгнет богатырь в тулупе.
Он на меня снежинками дохнет
И сам себя ладонями отлупит
Так, что метель над лужами вспорхнет.

Он спросит, почему я так сутулюсь,
А я неслышно улыбнусь взамен,
И мы поедем вдоль продрогших улиц
Полозьями - по осени - к зиме...

И на ветру захлопают афиши.
Внизу замрут московские дома.
А я - на санках. Я лечу все выше.
Туда, где снег, сугробы и зима.

*  *  *

Ето ме - от глава до пети, -
сякаш че съм старица проклета!
Като риба на сухо - тупти
и се блъска, и стене сърцето. 

Нищо. . . Ще преживея вестта.
Улицата мирише на гара.
Бира, куфари и суета,
и машината - цялата в пара. 

Пак не казвам аз всичко - нали?
Твоя град в картата ще изтрия!
О, до зимата ще отболи. . .
Но през март болката ще надвие.

*  *  *

От косынки до маминых бот
Я какая-то злая старуха!
Сердце бьется, как рыба об лед,
Безутешно, неровно и глухо.

Ничего... проживу... не впервой.
Даже улица пахнет вокзалом!
Чемоданами, пеной пивной,
Паровозным гудком запоздалым.

Я опять не о том говорю.
Я твой город замажу на карте!
Ничего... заживет к январю...
Только снова измучает в марте.

*  *  *

И пред земята, пред пелина
и пред червената калина. . .
Пред горската поляна тук -
от теб, живот-наполовина,
срамувам се и искам друг! 

Не ще се върна вкъщи аз. 
"Ти мой ли си?" -
"Да, твой съм!" - с глас,
от прямост и любов проникнат,
ще каже шипковият храст,
а аз на прямота не свикнах. 
От радост секва в миг дъхът.
Глухарче в плик ще ти изпратя!
Към теб ще полети на път
с писмо, че глух не е светът,
че няма страх от смърт в гората.

*  *  *

Перед полуденной, полынной
Землей... Перед лесной калиной...
Перед поляной смоляной -
Так стыдно жизни половинной,
Так сильно хочется иной!

Я больше не пойду домой.
Тут на вопрос: "Ты мой? " -
"Я твой!" -
Шиповник мне ответит хрипло
С любовью резкой и прямой,
А я к прямому не привыкла.
От радости займется дух.
Скорей бежать! Сорвать лопух.
Он полетит к тебе в конверте
Письмом про то, что мир не глух
И что в лесу не страшно смерти.  

*  *  *

И дърво след дърво пожълтя,
и светът начумери се цял. . .
Аз износих съвсем младостта,
но да я съблека ми е жал. 

Ще завържа забрадката пак
и с кураж ще си кажа:
                                  защо
не понося до зимата чак
мойто старичко тясно палто?

*  *  *

Пожелтел и насупился мир.
У деревьев осенняя стать.
Юность я износила до дыр,
Но привыкла - и жалко снимать. 

Я потуже платок завяжу,
Оглянусь и подумаю,
                                       Что
Хоть немного еще похожу
В этом стареньком тесном пальто.

*  *  *

А в бабините приказки приспивни
димяха зимните селца в нощта. . .
Защо разбиха ме така противно
на две - на леност и на суета? 

Тревата както разрушава камък,
разядена от плахост и вражда,
аз безобразна станах:
                                 вече нямам
ни злъч, ни нежност силна - за беда!

*  *  *

От няниных вечерних "Жили-были"
Тянуло дымом зимних деревень...
Зачем меня так рано раздробили,
Разъяли на тщеславие и лень?

Как зелень, пробуравившая камни,
Враждой и осторожностью больна,
Я безобразной стала:
                                бог не дал мне
Ни нежности, ни желчности сполна.

*  *  *

- Не, дотук! - сутринта ще реша -
тая вяра в мечтана промяна:
- Нов човек в понеделник ще стана!
И душата си ще утеша. 

Ден след ден в суетене измина,
но устата с упорство мълви:
- В понеделник. . .
                         От Нова година. . .
Всичко по иначе ще върви!

*  *  *

Что бы ни было, но поутру -
Эта шалая детская вера:
- С понедельника - новая эра!
Душу вылечу, книги протру.

Суета, маета, несвобода,
Но - упрямо бормочущий рот:
- С понедельника...
                             С Нового года...
Все иначе, иначе пойдет!

*  *  *

Свят зави ми се с толкова спомени в горещината...
О, картина как гарвани черни в Москва са дошли!
Несполуката глупост е,
глупост е и самотата,
на певците безкористни хляб, ако можеш, хвърли.

О, картина как ятото гарвани е долетяло –
не рисувана...
Спри до оградата и погледни.
О, тъй както душата е нужна на твоето тяло,
тъй са нужни обида и болка след всичките дни –

първо болката, но без обида у теб да остава,
без жестокост, без мъст,
само с болка за хората пак. . .
И започваш ти нов, но препатил живот дотогава,
съпроводен от дръзкия, грубия гарванов грак!

ЛЕТИЩЕ

Ето, нищо от това не става,
може би беда ще стане с мен.
Радиото бурята предава,
ропот - полетът е отменен. 

Между нас са преспите в полята
и на ветри - зимните вражди.
Черни, гологлави небесата:
ни луна, ни месец, ни звезди. 

Дъх на самота и нещо скрито,
без умора - разговор и смях. . .
И във всички всичко е разбито.
А защо не страдам като тях. . .


*  *  *

Тъжно: рухна и се състари,
и пропи се, и казват: не пише. . .
Ден след ден той с надеждата диша,
но надеждата го измори.

От хартия ще свия тръба -
ще зова!
Накъде съм поела,
ако той е отишъл на село
с непомерна за него съдба!

. . . На въпроса - защо замълчал -
ще ви кресна с ненавист:

"Не бива!
            Някой от вас да е оживял -
жив сирак при таланта заспиващ?
За какво ми е вашия грак,
за какво - помислите ви дребни?" 

Появи се! Да бродя аз пак
искам в твоите разкази древни.


*  *  *

По асфалтови широки улици
ходят-бродят вехтошари старчета,
на които нужно е ненужното,
вехтото, протритото, съдраното. . .  

Ходят хора - всеки си е с грижата.
А пък те все ровят с прах покритото
и завинаги на прах разбитото.
Ето всъщност тяхната загриженост! 

Аз все търся още неоткритото,
а пък те - износеното, старото.
И не зная как да се отнасям с тях:
със почуда, страх или презрение?
Ходят хора с разни притежания,
а пък тяхното богатство ето го -
късчета, отломки и парцалчета.
Всичкото, което притежават те! 

И ги срещам аз на всяка улица -
с рамене увиснали, прегърбени
и с ръце без сили - костеливи и
с гласове унили - преунили. . .
И изтръпвам винаги - кои са те:
пристрастените към най-мизерното,
любещи от всички нелюбимото,
помнещи, което съм забравила?

ФИНСКИ ЗАЛИВ 

Всичко в жегата забравих,
всичко ще приема аз. . .
Слънцето с черпак направо
лее леност върху нас. 

Боже, щастие безбрежно!
Чайки, борови гори. . .
Мокрите рибарски мрежи
чувствам с порите дори. 

И ще дойде пак рибаря,
пак в морето - риск красив!
С писък лодката ни стара
залива ще огласи.
 

СТАРА СНИМКА 

Е, какво? Януари и сняг.
И писмата, които са редки. . .
И на баба сандъка все пак
с фотографии, ноти, винеткн.

Нека в мрак да е целия свод,
нека нижат се мрачните вести,
наследила съм най-беден род,
но с бестужевска школа по честност. 

. . .Под огромни отломки гранит,
без усукване, пози, гримаси,
този юноша пада убит,
но останал е в снимка неясна:

във палто с не по ръст дължина
той се смее с приятели близки
и не знаят, че идва война -
там, на фона с вълните балтийски. 

Кротък, но твърдокаменен нрав -
сякаш сок на бреза под кората.  

Ти, безсребреник - библиограф,
недостъпен си за апарата!


*   *   *

За природата? Аз съм против.
Не обърквай душата с пейзажа.
Бъзов храст,
е, защо той, да кажем,
тъй е мрачен и горд, срамежлив?

Затова, че и груб, и смутен
е застанал
пред него човека.
. . .Ще рисувам любимия с клека!
Нежно цвете. И дъб разклонен.


*  *  *

Аз зная само, че под клони разпростряни
зелената трева и жълтите цветя  
с врабчетата са в мир и с гарвани, и с врани,
макар да пеят те различно песента.

И още зная аз, че сивата скамейка
преди във тюркоаз е цялата била,
но есен-градинар с гърмящата си лейка
полива всеки ден градчета и села. 
Ще дойде зима пак и буря ще прозвънне -
ще мисля, че метат пак двора аз насън.
През февруари пък в леглото, още сънна,
не ще усетя в миг, че пролетта е вън. 
И пак ще зацъфтят дворовете без мяра!
Пак празничен обяд за враните добри!
И мощен, мощен ток от силната им вяра
съзнанието в мен докрай ще прегори.

АЭРОПОРТ

Ничего из этого не выйдет,
Разве что беда произойдет.
В зале ропот - отложили вылет,
Радио пургу передает.

Между нами - снежные заносы
И ветров январских перехлест.
Небеса черны, простоволосы:
Ни луны, ни месяца, ни звезд.

Запах одиночества, транзита,
Разговор без устали и смех...
Все у всех нарушено, разбито.
Почему-то легче, что у всех...


*  *  *

Это грустно: состарился, сдал,
Спился и, говорят, исписался...
Он, бывало, надеждой спасался,
А теперь и спасаться устал.

Я сверну из бумаги трубу.
Стану звать,
                понимая, что - где мне,
Если он поселился в деревне,
Разрушая собою избу.

. . . На вопросы, чего ж он затих,
Ненавидяще гаркну:
"Отстаньте!
В а м случалось остаться в живых
Сиротой при усопшем таланте?

Что мне ваша злорадная прыть
И пустой наблюдательный разум?"

- Появись! Я желаю бродить
По твоим стародавним рассказам.


*  *  *

По асфальтовым широким улицам
Ходят-бродят старики старьевщики,
Те, которым нужно все ненужное,
Ветхое, изношенное, драное...

Ходят люди с разными заботами.
А у них одна - искать забытое,
Навсегда и вдребезги разбитое.
Вот какая их забота странная!

Я ищу ненайденное, новое.
А они - затрепанное, старое.
Я не знаю, как мне относиться к ним:
Удивляться, презирать, бояться ли?
Ходят люди с разными богатствами.
Их богатство - лоскутки, да ржавчина,
Да осколки, да лохмотья пыльные.
Вот какое странное богатство их!

Иногда я вижу их на улице -
Спины их сутулые-сутулые,
Руки их костлявые-костлявые,
Голоса унылые-унылые...
И всегда я вздрагиваю, кто они:
Жадные до самого убогого,
Любящие всеми нелюбимое,
Помнящие то, о чем забыла я?

 
ФИНСКИЙ ЗАЛИВ

Все забыла, все приемлю
В этот раскаленный день...
Как из ковшика, на землю
Солнце льет густую лень.

Господи, какое счастье!
Чайки, сосны, комары.
Мокрые рыбачьи снасти
Пахнут грустно до поры.

Но еще придет хозяин.
Будет море, будет риск!
Будет резок и отчаян
Маленькой моторки визг.

СТАРЫЙ СНИМОК

Это что? Это месяц январь,
Это письма, которые редки...
Это, главное, бабушкин ларь:
Фотографии, ноты, виньетки.

Как бы ни были сумрачны дни,
Как бы ни были пасмурны вести,
Я - наследница нищей родни,
И Бестужевских курсов, и чести!

...Под большими обломками глыб,
Безо всяких кругов и ужимок,
Этот юноша рано погиб,
Но остался любительский снимок.

Где, еще ни в кого не влюблен,
Он смеется, с товарищем споря,
Накануне грядущих времен
И на фоне Балтийского моря.

Как березовый сок под корой -
Кроткий, но твердокаменный норов...

О бессребреник, и библиограф,
И лубку недоступный герой!


*  *  *

О природе? Да нет, никогда.
Не зовите признанье пейзажем.
Бузина,
почему она, скажем,
Так стыдлива, мрачна и горда?

Потому что застенчив и груб
Человек,
перед нею стоящий.
...Нарисую любимого чащей!
Нежный ландыш. Коричневый дуб.


*  *  *

Знаю только то, что под шумящей кроной
Зеленая трава и желтые цветы
Живут в ладу с грачом, синицей и вороной,
А те себе поют на разные лады.

Еще я знаю то, что бурую скамейку
Когда-то бирюзой покрыли маляры.
Но осень, как старик, грохочущую лейку
Приносит, что ни день, в окрестные дворы.
Потом зима придет. Мне музыку метели
И дворника метлу не различить со сна...
Однажды в феврале я сослепу, с постели
Не сразу разберу, что за окном - весна.
И снова зацветут окраинные скверы!
И праздничный обряд затеет воронье!
И напряженный ток их неоглядной веры
Пронижет и прожжет сознание мое.

ТОЧИЛАР

Ще помоля аз днес:
                              - Точиларю,
наточи мойта ножица ти,
нужна ми е, макар и стара,
нека остра е - да блести. 

Колелото му грубо и сиво
завъртя се сред рой от искри. . .
Всичко старо, негодно, ръждиво
колелото за миг го изтри. 

И угасват искрите големи,
острието е цяло в лъчи!
. . .А пък мен завист страшна гризе ме -
точиларя поглъщам с очи. 

Ех, да викна:
                                - Болката стара
донесете ми! Тъй искам аз
да съм нужна. Като точиларя
да изтрия ръждата от вас!

 

*  *  *

Вилна зона - каква самота!
До шосето са два километра.
И вървиш, и подсвиркваш с уста,
подивяла от вятъра ведър.

. . .Но наоколо е панаир,
дух нечист денонощно клокочи -
бий глупак барабана безспир:
"Ах, че, братчета, сладко животче!"

Да си тръгна - уви, няма как,
затова и скучая, скучая. . .

О, селцето, потънало в сняг,
и на волните кучета лая,
и гевречета вкъщи за чая!

 
ПЕСЕН ЗА ЩУРЕЦА
 
В градинка крайпътна ще свърнем,
далеч от асфалт нажежен. . .
Щурецът под нашата пейка
си пее, от нас несмутен.

Дали просто тъй все си пее,
цвърчи, без да може да спре -
или с песента на душата
не дава покой - да умре. 

О, хванах го!
Той притеснено
мълчи и мустачки върти.
. . .Щурченце, ти, мое детенце,
зелено глупаче си ти.

 
*  *  *

На дъжда опрощавам греха!
Есента днес ще види отвънка
как показва се, расне в мъха
рижо-перлена малка припънка. 

И сама
             на балкона ръждив
ще прозра аз в мъглицата синя:
този бор, този свят уродлив
е красив като детска картина. 

Щом е тъй -
                          вече край, суета!
Край на хленч и на мрачни идеи!
Аз живея,
               старея, раста,
от горчива любов хубавея!

ДЪРВЕНА СВИРКА

Свирка дървена - проста пищялка,
сред играчките все я нареждат.
А за мен тя е люлката малка,
във която певеца отглеждат. 

Песента й с фланелка моряшка
странстваше във коритото старо
и от първата мъжка цигара
правеше колелца по хлапашки. 

Звук неистов - най-детското чудо,
преди букви и смисъл да зная!
От дете в него влюбена лудо,
ще го чувам у мен аз до края. 

И ви казвам -
и книги съм чела,
по-прекрасна е в нашето дело
неподкупната първооснова
на дочутото в свирката слово.

 

*  *  *

Вдъхновение, ти не си навик -
ти си влюбен до смърт ученик.
Още грешки в диктовките правя!
Аз горя! И съм страшна направо:
как подплашвам аз враните в миг -
ни една покрай мен не остава. 

И на рог ли, на лира ли свиря,
ще говоря за мен - не за теб,
но в картината ще те съзирам. . .
Тоя космос не е ширпотреб:
аз една съм в света,
                                  но разбирам -
невъзможен светът е без теб. 

А мастило защо съм хабила
и със врани съм влизала в бой?
Ще разкажа как любих, мой мили,
как се мразех горчиво, насила
и как беше крилато, безкрило. . .

Ще съм аз,
                  но и ти,
                                   но и той.

 

*  *  *

Зад вратите - простори разкаляни,
неуютно, тревожно е вън. . .
Ний поети сме тъй недодялани!
Бяхме, бяхме - но вече е сън. 

Със звездата-връстница играеше -
затова ли сега ти така
по парадните стълби мотаеш се
и синигера стискаш в ръка? 
Затова ли се скита бездомно ти

все с тетрадка по белия свят -
занапред в чуждите еднотомници
да изравяш цитат след цитат? 

. . .Жив е вятърът още и вдлъбнати
са останали наште следи
като разказ за нещо несбъднато -
вдъхновение, детство, беди.

*  *  *

Нима е душата ни бездна -
не, зимна вихрушка е тя,
небе непрогледно, беззвездно
и пукот дървесен в нощта.

До болка се взирам и взирам
в душата любима
                             без глас. . .
Но в бурята снежна не спирам
и влизам несигурно аз.


 
*  *  *

Ненапразно хабя се ужасно.
Като лампа по изгрев аз гасна,
светлината ми щом в миг отслабва,
ни небе, нито дом щом не грее. . .
О, тогава
                разбий ме,
                                    тъй трябва!
Ако не - кажи как да живея.

 
 
*  *  *

Ще бъда стара-престаряла,
нелепа, глуха, побеляла,
излишно даваща съвети,
с две думи - брошка и фуркети. 

Но все пак аз ще бъда силна!
За злото глуха и двужилна.
И не с трибунно трам-та-рара,
а върху листа - с мемоара. 

Далеч от моди - тежко бреме,
ще пресъздам аз нашто време
безжалостно, сърдечно, сухо. . .
И за лъжата - ще съм глуха!

ТОЧИЛЬЩИК

Подойду и попрошу:
                               - Точильщик,
Наточи мне ножницы-ножи,
Чтобы стали и острей и чище,
Чтобы снова стали мне нужны.

Колесо завертится шершавое,
Искрами засвищет - заблестит...
Старое, негодное и ржавое
С колеса точильного летит.

Стихнет ветер желто-синих точек.
Снова станет весело ножу.
...И такая меня зависть точит
Все я на точильщика гляжу.

Вот бы крикнуть людям:
                                     - Вы тащите
Мне свои унынья! Я хочу
Быть вам нужной. Я, как тот точильщик,
С главного наносное сточу!

 

*  *  *

Одинокая дачная тишь.
До шоссе - полтора километра.
И живешь, и по-птичьи свистишь,
Одичавши от чистого ветра!

...Но кругом - городской балаган,
Где мутит от нечистого духа,
Где болван тарахтит в барабан:
Мол, отличная, братцы, житуха!

Я отсюда уйти не смогу,
Потому и скучаю, скучаю...

О деревня, по горло в снегу,
И собаки на каждом шагу,
И баранки к остывшему чаю!

 
ПЕСНЯ ПРО КУЗНЕЧИКА

С асфальтовой жаркой дороги
В окраинный скверик свернем...
Под лавкой усатый кузнечик
Стрекочет о чем-то своем.

Но только не просто стрекочет,
Но только не просто поет,
Он, может быть, песенкой этой
Душе умереть не дает.

Поймала!
                    Но он застеснялся,
Усы опустил - и молчок.
...Кузнечик ты мой, человечек,
Зеленый ты мой дурачок.

 
*  *  *

Я дождю отпускаю грехи! -
Нынче осень увидит спросонок,
Как растет из древесной трухи
Рыжевато-жемчужный опенок.

И сама я,
              окно отворив,
Обнаружу сквозь утренний сумрак:
Этот бор, этот мир - некрасив
И прекрасен, как детский рисунок.

  А раз так,
                   то - долой суету,
Прочь уныние, жалобы в шею!
...Я жива:
                я старею, расту
И от горькой любви хорошею.

ДЕРЕВЯННАЯ ДУДКА

Деревянная дудка, свистулька,
Для кого-то безделка, и только.
А по мне, это певчая люлька,
Вдохновения ранняя долька.

Это - музыка в детской тельняшке
На плоту уплывала по речке
И пускала простые колечки
После первой запретной затяжки.

Звук неистовый - обморок детства.
Прежде смысла и азбуки прежде.
Полюбивши его с малолетства,
Не желаю расстаться, хоть режьте!

Утверждаю,
по книгам порыскав,
Что прекраснее наших изысков
Деревянная первооснова
Дудкой произнесенного слова.

 

*  *  *

Вдохновение - это не навык.
Это - школьник, который влюблен.
Не умею писать без помарок!
Я горю. Я страшна, как огарок:
Я, гуляя, спугнула ворон
С тротуара, и веток, и лавок.

На рожке ли играя, на лире,
Почестней рассказать о себе б, -
И - картина получится шире...
Да, Вселенная - не ширпотреб:
Я единственна в мире.
                                  Но в мире
Не бывает отдельных судеб.

А иначе: зачем я чернила
Извожу и пугаю ворон?
Я должна рассказать, как - любила!
Как себя не любила... Как было
Ярко, горько, крылато, бескрыло...

Это - я.
              Это - ты,
                               Это - он.

 

*  *  *

Открывается даль за воротами
Неуютно, тревожно, светло...
Мы поэтами, мы обормотами
Были, были, - да время сошло.

Ты играл со звездой, как с ровесницей, -
Для того ль, чтобы нынче брести
Этой полупарадною лестницей,
Зажимая синицу в горсти?

Для того ль ты скитался бездомником,
Подставляя ненастью тетрадь, -
Чтобы впредь по чужим однотомникам
Равнодушно цитаты искать?

...А ведь живы и ветер, и заросли
Чистотела, и наши следы -
Как рассказ о несбывшемся замысле
Вдохновения, детства, беды.

*  *  *

Чужая душа не потемки,
А поздняя зимняя ночь,
Где жутко от свиста поземки,
От скрипа деревьев невмочь.

Я в милую темную душу
До боли
              гляжу и гляжу.
И в снег, в беспощадную стужу
Неверной походкой вхожу.

 

*  *  *

Я не трачу себя понапрасну.
Как фонарь на рассвете, я гасну,
Если свет мой не виден, не нужен,
Не заметен ни небу, ни дому...
Надоело,
                Разбей меня,
                                       Ну же!
Или выучи жить по-другому.

 

*  *  *

Я буду старой, буду белой,
Глухой, нелепой, неумелой,
Дающей лишние советы,
Ну, словом, брошка и штиблеты.

А все-таки я буду сильной!
Глухой к обидам и двужильной.
Не на трибуне тары-бары,
А на бумаге мемуары.

Да! Независимо от моды
Я воссоздам вот эти годы
Безжалостно, сердечно, сухо...
Я буду честная старуха.